Всю ночь лил дождь. Я слушал в открытое окно его мерную дробь по крыше до самого рассвета, а когда рассвело, подошел к окну и подставил руки под тонкие ручейки, спадавшие по желобам шифера. Собрав в ладонь воду для одного глотка, попробовал на вкус.

Вспомнил короткий ночной разговор с матерью.

–Ты промок до нитки. Зайди в дом. Не стоит она твоей печали, – сказала она, найдя меня на скамейке под белым абрикосом в саду. – Она выбрала другую судьбу. Тебя нет и не должно быть больше в ее жизни. И сам научись жить без нее в голове. -.

-Ты о чем, нана? – ответил я. – Я просто люблю дождь. Ты же знаешь.

-Иногда говори матери правду, если не можешь сам успокоить свое сердце. Это не стыдно.

-А как это сделать самому, нана?

-Набери в ладонь капли дождя. Попробуй на вкус. И ты поймешь, что дождь, у которого ты ищешь сейчас спасения, всего лишь пресная вода, которая капает с неба. Не думай, что мир печалится вместе с тобой.

-Но почему-то мне легко от его шелеста в листве?

-Ты просто не хочешь смириться с тем, что случилось. Но тебе это придется сделать.

-Нана.

-Что тебе?

-Я знаю, что у нашего мира и без меня хватает по ком печалиться. Но вот струны скрипки и гитары, они же тоже не живые, пока к ним не прикоснешься пальцами. Так и этот дождь всего лишь капли пресной воды, пока к его шелесту в листве не прислушаться сердцем.

-Может ты действительно не из этого мира, как говорят некоторые.

-Кто говорит?

-Кемиса приходила.

-Я из этого мира, нана. Просто я научился играть на флейте водосточных труб.

-Ладно, смирюсь с этим, – сказала мать. – Идем в дом. И, пожалуйста, хоть теперь подстригись…

 

Набрав в ладони капли дождя, я протер глаза, а потом и волосы. Холодная свежесть вернула ощущение реальности.

Из кухни доносился голос Дали.

-… красивая. Нашего парня она видела. Я уговорила ее приехать сегодня.

-Он сам решит. Я не буду вмешиваться, -отозвался голос матери.

Разговор шел обо мне. Заходить к ним я постеснялся. Подобрав с пола недочитанную вот уже несколько дней историю Стейнбека о великом и страшном английском пирате, лег обратно на кровать. Вспомнил, где вчера прервал свое чтение. Генри Морган собирался в поход на Панаму, но его манили не баснословные богатства этого испанского города, а таинственная Санта Роха -Красная Святая, женщина необыкновенной красоты.

Прочитав полстраницы, отложил книгу в сторону.

Голос Дали из кухни не давал сосредоточиться на чтении.

-Послушай меня, Элиса. Я желаю ему только хорошее. Не должен такой парень достаться какой-то дурочке. Она ему понравится. Пусть сегодня придет на свадьбу. Она будет там с моей сестрой.

-На свадьбу девушки, которую любил?

В голосе матери почувствовалась дрожь.

Дали не ответила.

– И как ты себе это представляешь? – продолжила мать, но уже без дрожи в голосе. – Во двор заедет машина, из нее выйдет в платье невесты Зезаг. Потом ее заведут в дом. И это все это должен видеть мой сын? Ты сама понимаешь, что говоришь? Пусть она чья –то жена сейчас, но она же все-таки в его сердце и не скоро освободит его.

-Неужели он такой слабый? Мне он казался другим.

-Чтобы тебе не казалось, он человек с сердцем. А оно никогда не ладит с головой. Ты это знаешь лучше всех.

-Он увидит Айшу и обо всем забудет. Заверяю тебя, что нет в наших краях девушки красивее ее.

-Дали, я благодарна тебе за заботу, но даже если он хотел бы пойти туда, я его отговорила бы. Не одним мы днем живем. Я не против их знакомства, но это же можно организовать у тебя дома.

-Но, если Айша пойдет на свадьбу, с ней обязательно кто-то познакомится в селе.

-Дали, прекратим этот разговор. Я знаю своего сына. Даже если я попрошу его, он не пойдет. А если Айша хочет познакомиться с моим сыном, пусть сегодня сидит дома.

-Смотри, Элиса. Не пройдет и две недели, как Зезаг сбежит из этой семьи. Ты не боишься, что она снова закрутит голову твоему сыну.

-С чего ты взяла? Она сделала удачный выбор. Устроилась в хорошем месте. На колхозных полях ей не горбатиться, коров не доить.

-Именно поэтому. Когда молодая женщина живет без забот, что только ей в голову не приходит. Как только Зезаг узнает, что твой сын встречается с кем –то в селе, ревность мигом выведет ее на улицу. А ревность такая болезнь, от которой женщина теряет рассудок. Ты же это знаешь.

-Не знаю, Дали, что это такое.

-Ты никогда не ревновала своего мужа?

-Нет. В голову не приходило.

-Ты что не нормальная?

– Ревновать мужа, значит дать ему понять, что ты сама способна на измену.

-А когда в твой дом привели вторую жену? Тогда тоже? – с хохотом спросила Дали.

-Это же был всего лишь розыгрыш.

-Ты точно, не нормальная, если говоришь правду.

-Значит не нормальная. А за своего сына я не боюсь, – с необычной для нее твердостью сказала мать.  Убедившись, что разговор обо мне закончен, я зашел на кухню.

-Доброе утро, Дали.

-И тебе доброго, -ответила с улыбкой Дали, слегка приподнявшись со стула.

Она была очень красива в свои сорок с чем –то лет, но ее красота была для нее непосильным бременем.

-Я не помешал вам.? – спросил я мать.

-Нет-нет. Я просто шла мимо и заскочила на минутку к твоей матери, – ответила за нее Дали.

-В такой дождь? – заметил я как бы про себя.

-Ну, мне надо идти, Элиса, – перебила Дали, вставая из-за стола.

Проходя мимо, потрогала меня за волосы.

-Подари мне их.

-Зачем они тебе?

-Я парик себе сделаю. Как у Аллы Пугачевой. А еще лучше, скажи, как ты их завиваешь?

-Я просто не расчесываюсь, пока они не высохнут.

-А моешь чем?

-Обыкновенным мылом.

-А почему они блестят?

-Прополаскиваю керосином, когда высохнут.

Дали понюхала мои волосы.

-Врешь, собака, – прошептала она в самое ухо, не отпуская мои волосы. – Они совсем не пахнут у тебя. А от керосина вонь стояла бы.

Дали подходила к двери, когда раздался громкий голос Вашали.

-Элиса, -окликнул он мать. –Ты дома?

Дали вернулась на место. Мы с матерью вышли навстречу моему дяде.

-Приходи с миром, кант.

Успа снял тяжелый брезентовый плащ и сел за стол рядом с матерью напротив Дали.

-Налей мне чаю, Элиса, покрепче налей.

-Что-то ты так рано вышел из дому, -заметила Дали. –Видать случилось что-то серьезное, если не сидится дома в такую погоду?

Вашали оставил ее слова без внимания.

Мать налила чай и поставила пиалу перед дядей. Пододвинула сахарницу.

-Может покушаешь?

-Не пролезет в горло, -ответил Вашали с показной горечью.

-Езира не плохо его кормит, – встряла в разговор Дали.

Вашали снова не обратил на нее внимания.

Сделав глоток, -Вашали отложил пиалу в сторону.

-Элиса, вот уже два дня, как у меня во рту не было ни крошки хлеба, ни капли жидкости. Знаешь, чего я стал опасаться, Элиса? Что, сам того не понимая, просто упаду в дороге и сдохну. А для таких къонахов, как я, знаешь какой это позор! Прожить так жизнь и закончить как обыкновенный босяк.

-Слышала, что умереть в дороге –это газават, -вставила свою реплику Дали.

-Замолчи, размалеванная крыса, -наконец огрызнулся в ответ Вашали. – Тебя тут никто не спрашивает.

-Успокойся, кант. Лучше скажи, что случилось? – спросила мать примирительным тоном.

-Как что случилось? Ты ей не рассказал? -обратился ко мне Вашали.

-Ты же меня не попросил рассказать? Как я могу такое разнести среди людей без твоего разрешения, -ответил я сухо, глядя в глаза дяди.

-О Великий Бог, что же такое случилось? – с удивлением и тревогой спросила мать.

-Элиса! Я стал сиротой!

-Твои родители умерли сто лет назад, а ты только сейчас это заметил? – вставила свою реплику Дали.

-Дали, ты заткнешься или нет! – воскликнул Вашали.

-Заткнусь, Успа. Заткнусь.

-Элиса, Езира ушла от меня!

-Опять? – с ухмылкой заметила Дали.

-Может ты все-таки успокоишься, – упрекнула ее мать. Потом попробовала утешить Вашали.

-Что же такое она сделала, чтобы ты ее выгнал?

-Слова даже не сказал. Стянула вещи в узелок и молча ушла. Я даже умолял ее остаться. Перед людьми будет стыдно, если уйдешь.

Я кашлянул. Вашали подозрительно посмотрел на меня.

-Это чистая правда, нана,- поддержал я дядю.- Готов поклясться, что она не проронила ни слова, когда выходила со двора. И даже калитку закрыла непростительно издевательски.

-Это можно исправить. Пошлю за ней мужа.

-Я говорил с ним, -перевел на себя разговор Вашали. – Увидел его в русле реки, собирающего валежник. Спустился к нему. Он меня слушать не захотел. Мало того, что отказался поехать за ней, так еще и обозвал меня из-за этой старой костлявой старухи. дураком. Клянусь пророком Нухом, если бы такое мне сказал бы другой, это были бы последними его словами.

-Людям надоело вас мирить, Успа. Женись, пока не поздно на другой. Через два-три года станешь совсем дряхлым, -предложила Дали.

-Не говори так, Дали, перестань -заметила мать.

-А почему бы и нет, если не могут никак угомониться. 100 раз выгонял он ее. Всякому бывает конец!

-Богом клянусь, она говорит правду, – воскликнул Вашали. – Надо мне жениться на другой. Если мой брат отказывается ее возвращать домой, значит так и должно быть. Женюсь. Немедленно. Решительно и бесповоротно.

-Вот это речь достойного мужчины! – сказала Дали. –Только вот кому выпадет такое счастье?

-Тебе, Дали, если у тебя еще остался ум.

-Если и Езира не ужилась с тобой, зачем мне это?

-Богом клянусь, не пожалеешь. Ни в чем не будешь нуждаться. Куплю тебе щелковое белое платье , туфли на высоких тонких ,как спички, очки куплю черные. Одену и обую тебя, как королеву. Машину куплю. Белую Волгу. Будем мотаться по курортам.

-Этого мало, Успа. Ты и себя должен приодеть. Зубы вставить. Как же я пройдусь по пляжу с такой ветошью, как ты.

-Мой сын, -повернулся ко мне Вашали. – Есть металл дороже золота?

-Есть, Вашали. Платина. А еще дороже уран.

-Урановые зубы себе закажу. Костюм кримпленовый куплю.

Вашали пересел напротив Дали и стукнул по столу кулаком.

-Урановые зубы пока никто не носит. Даже Рейган, – заметил я дяде, стараясь исправить свою ошибку. Кто-то мог подшутить над этим нечаянно.

-Слышишь, Дали. Даже американский падишах не носит, а я буду первым.

-Я пошла, Элиса, – сказала Дали. Открыв дверь, бросила на Вашали свой огненный взгляд.

-Успа. Я подумаю над твоим предложением.

Дядя неожиданно принял равнодушный вид.

-Смотри, Дали, не тяни это дело. Такие парни, как я, на дороге не валяются.

Мать пошла провожать Дали.

-Ты точно никому не рассказал, как Езира ушла, – спросил Вашали, когда мы остались одни.

-Ни слова. Даже про наш поход в гости к Мутушу.

-Это ты мог рассказать. Для чего я позвал тогда с собой. Люди должны знать про подвиги настоящих мужчин.

-Вот теперь расскажу.

Вернувшись в дом, мать не стала церемониться с Вашали.

-Кант, тебе не стыдно под конец жизни вести себя так? Людей хотя бы постыдись, если не боишься бога.

-Что мне люди?

-Люди есть люди, кант. Что Езира такого сделала, чтобы ты ее выставил из дома?

-Ни слова ей не сказал.

-Не ври сейчас. Говори правду, пока мы одни.

-Элиса, ты же все видишь и знаешь. Целых 40 лет сидела она у меня на шее и командовала мной, как Чапаев. Но этого ей показалось мало. Убедившись, что я с этим смирился, она захотела залезть мне на голову. Вместо того, чтобы постыдиться и слезть отсюда (Вашали снял с головы киргизскую тюбетейку и постучал по своей худой шее), она задумала забраться вот сюда. (Вашали постучал той же рукой по макушке головы.)

-Ладно.Я скажу его отцу. Он поедет за ней.

-Не надо.

-Ты же за этим пришел к нам.

-Теперь не надо.

-Подумай о детях.

-Не пропадут. У них свои семьи и свои заботы.

Тебе пора думать об aхирате. Тот, кто рвет без причины семейные узы, не попадешь в рай.

-Не нужен мне рай ценой в одну «мечик».

Я засмеялся, вспомнив недавнюю проповедь муллы во время мовлида в доме Илес-хажи. Если верить ему, христианка, принявшая ислам, может взять с собой в рай 60 грешников. На вопрос старой Келимат, почему правоверная чеченка лишена такой привилегии, мулла не нашел ничего другого, как заметить, что тайны Бога большие и их не постичь смертному.

-Конечно, -заметила Келимат. -Все, что касается нас, женщин, всегда покрыто тайной. Только вот не понятно, зачем Он это скрыл от нас.

-Что ты задумал? – спросила мать Вашали.

-Клянусь пророком Нухом, я женюсь. Пусть Езиру разорвет от ревности.

-Если ты подумал о Дали, то совершаешь большую ошибку.

-Именно на ней женюсь.

-Лишишься дома и денег.

-Все равно не заберу их с собой в могилу. Зато оставшийся срок проживу, как человек.

Успа ушел. Мы остались с матерью одни.

-Нана. Отец действительно приводил вторую жену.

-С чего это ты взял?

-Я слышал ваш разговор с Дали.

Мать улыбнулась.

-Было такое. Зачем тебе это?

-Расскажи, если такое мать может рассказать сыну.

– Конечно, можно. Однажды поздней ночью, а твоего отца не было дома, кто-то постучал в окно.

-Кто там?

-Это я, Эдал-Гири.

-Мужа нет дома.

-Я знаю. Он скоро придет.

-Что-то случилось?

-Да, Элиса, я поспешил раньше их с доброй новостью для тебя. Что ты мне подаришь за это?

-То, что ты попросишь.

-Обещай мне, что ты не подведешь мужа и всех нас.

-Что же такое должно случиться, чтобы я потеряла свое лицо. Говори скорее.

– Твой муж женился, Элиса. Они сейчас ждут на улице, боятся зайти. Еще и невеста поставила условие, что войдет в дом только при условии, что ты выйдешь встречать ее. Представляешь в какое безвыходное положение мы попали. Если невеста не зайдет в дом, то такой позор случится. Ее родственники всех нас порешат.

-Если она тайно сбежала с вами из дому, то почему она не вернется тихо домой, пока никто не заметил.

-Так в том –то и дело, Элиса, что мы долго выпрашивали ее у отца. Он долго отказывался. Кричал на нас, что готов пристрелить из ружья любого, кто пересечет тебе, Элиса, дорогу. И только когда Адарс поклялся, что ты дала согласие привести вторую жену, если она будет красивее ее, он согласился.

-Конечно, при таких словах согласится, – заметила я. – Какой отец не видит свою дочь красивее всех.     Я вышла во двор и действительно услышала голоса друзей твоего отца.

-Заходите в дом, -крикнула я им. –Не стойте на улице.

-Мы не одни, -послышался голос в стельку пьяного Адарса.

-Знаю. Заберите и ее с собой.

-Может быть ты сначала посмотришь на нее, прежде чем она переступит порог дома.

-И так знаю, что она сказочно красива. Иначе не рискнули на такой подвиг.

-Поклянись, что не полезешь с ней драться, – настаивал Адарс.

-Что случилось, то случилось. Заходите.

-Ты говоришь это не от сердца, – отозвался голос Эдал-Гири.

-Оставьте мое сердце в покое, кант. Заходите. Не то соседей разбудите. Или вы хотите, чтобы я ее сама завела за руку?

-Нееее, – раздался хор мужских голосов. Громче всех был слышен голос твоего отца.

-Тогда заведите сами, -сказала я и зашла в дом. Вслед за мной в дом ввалилась вся эта орава

-Куда нам завести невесту, -спросил Адарс. Он держал за руку нарядно одетую новую жену твоего отца.

-В гостевую.

Невесту завели туда.

-Устраивайся тут, -крикнул ей Адарс, закрывая за ней дверь.

-Накрой нам на стол немедленно, -приказал мне твой отец, стукнув кулаком по столу

Никогда до этого, ни после он не позволял себе такой грубости.

До самого утра я ухаживала за ними. А веселиться они умели, как никто другой.

Расходясь ранним утром, каждый говорил мне, что восхищаются моим терпением и силой духа, а твоему отцу завидовали. Мол, бровью не повела, в то время, как их жены общипали бы невесту до корней волос и засыпали бы их проклятьями. Один только Адарс, который выглядел под конец почему –то трезвым, хотя пил больше всех, попросил меня обойтись с невестой по-доброму.

-Ради Бога и всех пророков, Элиса, не выгоняй ее сегодня. Эта бедняжка так долго упиралась, что нам стоило больших трудов ее уговорить. Пусть хоть до обеда пробудет у вас. Если ты ее сейчас выгонишь, куда она пойдет?

-Не беспокойся, мы как-нибудь устроимся, -ответила я.

Твой отец вышел их провожать. Я стала прибирать в доме. Отца долго не было. Они не умели расходиться сразу. Убрав в комнате, я зашла в гостевую с веником. Что может быть сильнее женского любопытства. Взяв веник, я зашла в гостевую и стала подметать. Невеста сразу бросилась в угол.

-Не утруждай себя, -сказала я ей. -Ты у себя дома.

Она не ответила. Повернулась ко мне спиной, как бы стесняясь.

Я продолжала подметать, искоса подглядывая за ней.

Сначала посмотрела на ноги. Кривые, худые и обросшие. Потом заметила кисти рук. Черные и мозолистые со взбухшими венами. Потом посмотрела на голову, завернутую в шаль. Под ней был заметен большой кривой нос.

-Жолам я1,-заметила я для себя. – Уродина.

После этого я успокоилась. Я уже домела комнату и собиралась выйти, как неожиданно остановила свой взгляд на невесте. На ней были юбка и кофта, которые мне привез твой отец из Баку. Я точно знала, что такой одежды нет ни у кого в округе.

-Что, своей не было для такого случая? – спросила я невесту.

В ответ раздался короткий смешок. Он показался мне знакомым.

-А ну-ка, повернись ко мне лицом. Скинь шаль, – потребовала я спокойным голосом.

Невеста повернулась ко мне лицом. Скинула шаль.

Стерпеть эту наглую улыбку у меня не было сил.

-Будь прокляты все твои семь предков, -крикнула я и со всей силой заехала веником по его лицу.

Невеста выбежала из дому с воплями.

-Караул! Она меня убивает!

Прежде чем она выскочит, я успела еще огреть ей спину шваброй.

За калиткой раздался хохот твоего отца и друзей.

-Элиса. Ты же поклялась, – донесся голос скрывшегося за плетеным забором Адарса.

Я закрыла дверь, рухнула на кровать и разрыдалась.

-А что стало с той невестой, нана?

-А что с ней стало? Только что эта невеста сидела с нами.

-Дали? -удивился я.

-Нет, конечно. Это был твой любимый Вашали, -ответила мать.

Я удивился.

– Как так, нана? Чтобы Вашали одел женское платье? Прикинулся невестой! Да –ну, не может быть такого. Разве он не боялся насмешек людей?

-А кто посмел бы?

-Но ты же его ругаешь, хотя доводишься ему снохой. Отец еще обозвал некрасиво.

-Запомни, сын. Мы пережили вместе, как одна большая семья, ужасные времена ссылки. И твой Вашали, и мы с твоим отцом, и все, кто приходит в наш дом, мы не чужие друг другу. Мы выжили тогда именно потому, что были вместе как одна семья.

-Нана, мне дождаться отца?

-Лучше вам не видеться в эти дни.

-Тогда я поднимусь к Абати.

-Ты слышал наш разговор с Дали.

-Да, нана, слышал.

-Может познакомишься с этой девушкой?

-Ты ее знаешь?

-Я знаю ее родителей. Они из нашего села, но переехали в Хасав-юрт сразу же, как мы вернулись из Сибири.

Бабушка у нее немка. Мария. Вышла в Киргизии замуж за Асхаба. Хорошая женщина. Красивая. С приятным характером.

-Познакомлюсь, раз она приезжает ради этого. Но только не сегодня.

-А если она успеет познакомиться с кем –то из твоих друзей?

– Значит ей все равно с кем знакомиться.

-Может подождешь, когда кончится дождь?

-Он вот-вот перестанет, но потом в полдень прольется на полчаса. А вечер будет свеж и ясен.

-Ты, что шейх, повелевающий ветром и дождем?

-Нет, нана, я всего лишь твой сын.

-Кушать будешь?

-Если что-нибудь легкое.

Мать положила на стол сметану, творог и зелень. Налила в большую пиалу калмыцкий чай. Пока я позавтракал, дождь прекратился.

Мать посмотрела в окно, потом на меня.

– Она мечтала как в день ее свадьбы прольет добрый и ласковый дождь, а вечером небо зальет алый закат, -сказал я с улыбкой.

-Иди к Абати,- вздохнула мать.- Оттуда он будет виден лучше.

Я посмотрел в ее глаза. В них не было ничего, кроме грусти и печали.

Она не вышла меня провожать…

Абати стоял у калитки, когда я забрался на вершину и зашагал по некошеной траве к его дому.

-Люди в здравом уме ходят по дороге, – крикнул он мне с упреком. – Брюки намочишь. Перейди на тропинку.

-Лень чистить обувь от этой липкой глины, – отмахнулся я.

-В такую погоду надо ходить в галошах.

-А еще лучше босиком, – сказал я, сняв перед ним кроссовки.

-Босиком, конечно, лучше.

-Может ты меня впустишь во двор?

-Ты не станешь мне помогать?

-Нет.

Абати открыл калитку.

– Хоть бы поздоровался, – крикнул он мне в догонку.

-Доброго дня тебе.

-И тебе тоже. Ты пока отдышись на скамейке, ботинки свои поставь сушить в тени. Они у тебя не из кожи. На солнце они скукожатся. – предложил он. – Я тут довяжу быстро проволоку и подойду.

-Не обманываешь?

-Не понял тебя.

-Только завязать проволоку?

-Только.

-Тогда я тебе помогу.

-Не надо.

Скамейка под тенью густого ясеня мое любимое место на этой горе. В знойный день он укрывает от жгучих лучей солнца, а в дождь можно наслаждаться прохладой и свежестью.

-Твои друзья там? – спросил Абати, подсаживаясь ко мне.

-А где им еще быть сегодня?

-А почему ты не пошел?

-Ты же знаешь, что я не люблю шумные места.

Со двора Манты, скрытого за кронами столетнего орехового сада доносилась тонкая дробь бубна, режущие ухо высокие ноты гармони, вопли и визги хлопающих в ладони.

-Твои друзья там? – спросил Абати, подсаживаясь ко мне на скамейку.

-А где им еще быть сегодня?

-А почему ты не пошел?

-Ты же знаешь, что я не люблю шумные места.

Со двора Манты, скрытого за кронами столетнего орехового сада доносилась тонкая дробь бубна, режущие ухо высокие ноты гармони, вопли и визги хлопающих в ладони.

-Знаю. Но глазам вижу, что у тебя творится внутри.

-Не надо, Абати. Как ты можешь видеть то, чего нет? Лучше посмотри, как Баклан-корт расправляет свои плечи, освобождаясь от плена облаков. Смотри, как ползут вслед за ними их тени.

-Не уходи от разговора. Ты не для этого поднялся ко мне. Это все ты мог видеть и со своего двора.

-Я пришел любоваться закатом.

-Закат виден с веранды вашего дома.

-Но там внизу он другого цвета.

-И там и здесь твой закат одного цвета.

-Нет, Абати. Не может быть картина заката везде одинаковой. Все зависит от места, с которого ты смотришь.

-Да. Скажи еще и от зрения, цвета глаз. Не морочь мне голову.

-Погоди, Абати. Это не я говорю. Это наука говорит. Физика. Послушай, свет солнца, проходя через атмосферу, сталкивается в нижних слоях с более плотной средой и преломляясь через нее создает цветовую гамму. Она разная и зависит от влажности воздуха и под каким углом ты наблюдаешь это. По –научному это называется ракурс. Теперь смотри, если провести проекцию от нашего дома к вершине Баклан-корт, образуется угол в 30 градусов, а от этого места он почти нулевой. Поэтому с веранды моего дома виден закат одного цвета, а с твоей горы –другого.

-Сказал тебе, не морочь мне голову. Закат всегда остается закатом. Откуда бы ты не смотрел. А весь его смысл в том, чтобы предупредить людей о завершении дня и какою будет погода на следующий день. Я теперь понимаю тех, кто недолюбливают тебя. Иногда ты бываешь просто невыносим.

-Знаю, для тебя больше, чем другим.

-Не дразни.

– Хорошо, Абати. Отсюда он бывает виден дольше, чем там внизу. Так тебя устраивает?

– Это правда. У вас темнеет быстрее, чем здесь -соглашается старик. –Но это известно и без твоей болтовни, которую ты выдаешь за науку.

Я замолкаю. Мне стыдно перед ним. Он прекрасно понимает, почему в этот день я поднялся к нему.

Молчит и Абати, потому что знает, что я не стану с ним говорить о своих чувствах. Какими мы не были друзьями, но сто лет, что лежат между нами, я не перешагну.

-Ты не прав, Абати. Если закат был бы всего лишь напоминанием, что кончился день, он был бы всегда одним и тем же. Когда же ты видел два одинаковых заката после дождя?

-И в кого же ты такой?

-Нана говорит, что весь в тебя, -солгал я.

-Несчастный, – заметил Абати, покачивая головой. –Если это так, то тебе надо немедленно меняться. Будешь, как я, жить людям на горе, как никчемная иссохшая от времени дикая груша посреди кустов боярышника. И плодов не дает, и на дрова не пустишь.

-Не правда, Абати. Нана говорит, что ты самый лучший человек на земле и потому Бог держит тебя среди нас, чтобы мы не забывали о главном.

-Это она могла сказать тебе, а про то, что ты похож на меня, ты солгал. Такого она никогда не скажет.

-Ты, прав, Абати. Не скажет. Если послушать ее, я самый несносный эгоист на этой планете.

-Мать не должна хвалить сына. А солгал ты мне, чтобы я не лез к тебе сейчас в душу. Но ты не прав сейчас, отказываясь говорить со мной о себе. А я знаю, что это такое. В одно утро просыпаешься, и начинаешь видеть вчерашний яркий мир померклым. Даже отливавшееся после весенней грозы глубокой синевой небо перекрашивается в блеклый цвет скошенного вчера василька.

-С чего ты это взял?

-В начале юности со мной случилось тоже самое, что и с тобой. День спустя, я собирал в копна скошенную отцом траву, когда заметил, что стало с васильками, еще вчера ярко сиявшими в густой высокой траве. Я бросил вилы и поднял с земли один стебелек и долго рассматривал его. Потом оглянулся вокруг. Листья ясеня и клена, что росли вокруг нашей поляны, тоже стали другими. И небо не отливалось синевой. Наверное, я и выглядел со стороны сумасшедшим, когда отец окликнул меня.

-С тобой все в порядке?

Сколько живу, не могу забыть свой стыд перед ним.

-А почему тебе было стыдно?

-Я понял, что отец догадался о моих чувствах.

-Тогда почему ты пытаешься со мной заговорить о моих? Неужели ты думаешь, что мне не стыдно с тобой говорить о себе?

-Ты мне не сын. Мы с тобой два друга. И можем обсуждать все, что угодно. Главное говорить без пошлости и грязи. Вот тут тебе нужно помнить о моем возрасте.

-А почему с тобой это случилось, Абати?

-Это случается с каждым. Нет никого, кого жизнь не обожгла в юности. Не думай, что ты единственный. И перестань любоваться закатами. Пришло и твое время менять кожу.

-Что значит менять кожу? Как змея?

-Как змея.

-Я видел, как это происходит, Абати. И много змеиных шкур видел. И змей видел после линьки. Но я как –то не заметил, что змеи перестают после этого быть гадинами. Шипят и норовят укусить сильнее прежнего. Во всяком случае те, кто обитают у большого обрыва около Очи –юрта. В прошлом году я забрел там к самому краю, а там их оказалось так много. Я случайно наступил ногой на одну, так там такой шум поднялся, что бежал от страха до самого села. Теперь меня туда ничем не заманить.

-Змея меняет кожу, когда старая становится тесной. Но ты не бойся. Главное в тебе останется. То, что ты впитал с молоком матери. Но раз ты у нас такой наблюдательный, то должен был заметить, что перед линькой у змей глаза становятся ясными. Спадает не только кожа, но еще и пелена с глаз. Она начинает видеть мир еще зорче. Так и с человеком.

Абати встает. Молча уходит в сад.

Я смотрю на Баклан-корт. Последние клубки тумана, отцепившись от его макушки, сгущаются в кучевое облако, чтобы, поднявшись в небо, уплыть дальше на восток. Скоро время заката.

Старик возвращается с парой початок кукурузы.

-Может покормишь Дунгу пока я сварю нам чай?

Наш бычок лежит под старой грушей спиной ко мне и смотрит куда-то вдаль. После возвращения домой он сильно изменился. От былой наглости и эгоизма не осталось и крупинки.

-Дунга, -окликнул я бычка.

Дунга лениво обернулся ко мне, наклонив голову набок.

-Иди ко мне.

Бычок махнул большими ушами, отгоняя мух.

-Что ты так смотришь на меня? Иди ко мне.

Дунга лениво отвернулся.

-Послушай меня, не благодарная скотина. Если бы не я висеть бы твоей туше на толстых крючках. Даже тот, кого я спас от мясника, и тот не желает знать меня.

-Если бы не Дунга, сидеть бы тебе в тюрьме, – отозвался Абати. -Не смей так обзывать его.

-Дунга, -окликнул я бычка с притворной нежностью.

Дунга удивившись моему голосу резко обернулся на меня

-Кому говорю? Иди ко мне!

Бычок не собирался трогаться с места.

Я помахал початком кукурузы.

Дунга отвернулся.

-Твой бычок наелся видимо свежей зеленью, Абати, -заметил я.

-Так подойди сам к нему, – предложил старик.

-Не подумаю даже. Если голоден, подойдет сам.

-Тогда кликни его как надо.

-А как еще? По имени-отчеству? Дунга Абатиевич? А может Дунга ибн Абати?

-Дунга, -ласково окликнул Абати своего питомца

Бычок встал и лениво поплелся к нам.

Разломав початок пополам, я протянул половинку бычку.

Обнюхав ее, Дунга сначала лизнул меня шершавым языком, а потом потянулся к целому початку, лежавшую рядом на скамейке. Я схватил его за рог и потянул на себя.

-Нет, мой друг, если дам тебе целый, Абати прибьет меня, -сказал я и спрятал початок за спиной.

-Правильно, мал он еще, -заметил Абати и пошел за чаем.

Подождав, пока он отойдет, я поднес к глазам бычка половинку початка.

-Или съешь это, или не получишь даже кочерыжки.

Потеряв Абати из виду, Дунга не стал настаивать на своем. Слегка боднув меня в ответ, взял предложенную мной половинку и стал смачно ее жевать, выпучив на меня свои огромные тупые глаза.

-Ну, что мой друг, многое мы с тобой пережили за эти дни. Ты чуть было не лишился жизни, а я свободы. Ну, что молчишь? Счастливое ты существо, Дунга. Тебе для счастья достаточно кусочка кукурузы, а мне для этого, нужно менять кожу, если верить нашему Абати. Что молчишь? Лучше Абати завел бы вместо тебя собаку. Та хоть вильнула бы хвостом в ответ. Протянула бы лапу в знак сочувствия. А тебе все равно. Одним словом, бездушное и бесчувственное животное. Про тебя ни песен не сложишь, ни стихи напишешь. Несчастное существо. Представляешь, про козу есть, про поросят даже. Про корову, правда, Макаревич написал, как кормил ее шоколадкой. А про вас, бычков, нет. Не справедливо как –то. Хочешь, исправлю эту несправедливость. Для меня это раз плюнуть. Послушай.

Дай, Дунга, копыто на счастье мне.

Такое честно не видал я сроду

Давай мычать с тобою при луне

На тихую, бесшумную погоду.

Дай, Дунга, копыто на счастье мне.

Пожалуйста, голубчик, не лижись.

Пойми со мной хоть самое простое.

Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,

Не знаешь ты, что жить на свете стоит.

Хозяин твой, Абати, знаменит,

И у него гостей бывает в доме много,

И каждый, улыбаясь, норовит

Тебя за рог крутой потрогать.

Хоть и скотина ты, но дьявольски красив,

С такою милою доверчивой приятцей.

И, никого ни капли не спросив,

Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.

Мой милый Дунга, средь твоих гостей

Так много всяких и не всяких было.

Но та, что обожгла нас до костей

Сюда случайно вдруг не заходила?

Она и не придет, даю тебе поруку.

На ней сегодня был такой наряд

Ни ты, ни я, мы не лизнем ей нежно руку

И в этом я один лишь виноват.

Дунга был далек от моей поэзии и продолжал монотонно жевать кукурузу.

-Ты что, читаешь ему стихи? – раздался голос старика за спиной.

Я привстал.

-Сиди, не нужно каждый раз вставать, -сказал Абати и присел рядом на скамейке.

-Прости меня.

-Ты о чем, Абати.

– Из-за меня все это. Если бы не эта злополучная история с мостом, все было бы по-другому.

-Абати, о чем ты? – сказал я, пытаясь придать голосу удивленный тон. –Я дома. Дело закрыто. С Холой и Мутушем разбирается ОБХСС. Они хотели посадить меня тюрьму, но прокурор выявил новые обстоятельства дела. И теперь их будут судить за умышленную порчу общественной собственности.

-Откуда ты это знаешь?

-Приезжал следователь. Расспрашивал, как происходило на самом деле. Я рассказал. Он уехал довольным.

-И что будет дальше?

-После разговора со мной он сказал, что действия Холы и Мутуша тянут на статью 98 Уголовного Кодекса РСФСР.

-И чем это может закончится для них?

-Если Хола даст взятку, то она просто загладит причиненный ущерб и построит осенью новый мост. Если откажется, то за умышленное уничтожение или повреждение общественного имущества ее посадят в тюрьму на 1 год.

-Но она же неумышленно.

-Я тоже это сказал следователю, но он у меня спросил, предупреждали ли мы их перед тем, как они поднялись на мост. Я врать не стал. Добавил еще, что Хола, дойдя до середины, стала раскачивать мост.

-Но тебя же не было там.

-Ты мне сам говорил.

-Да, говорил. Но тебя же там не было. Получается, что ты лжесвидетельствовал.

-Я верю каждому твоему слову.

– Не хорошо это. Лучше бы направил его ко мне.

-У тебя нет паспорта.

-Причем тут паспорт.

-А притом, Абати, что без паспорта ты никто. У тебя даже своей фамилии нет.

-Я Абати, сын Панты!

-Почти как прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

-Это еще кто?

-Был хаким с таким именем во время пророка Исы. Он приговаривал его к казни.

-Пророка Ису не казнили.

-Скажи это двум миллиардам христиан, у которых не только библия, но и ядерная бомба.

-Аллах забрал Ису в небо. А вместо него убили другого. Иса спросил своих асхабов, кто готов вместо него взойти на крест. Один из них согласился.

-И как его звали?

-Не знаю.

-А мулла наш знает?

-Не думаю. Сколько живу на свете, тысячу раз слушал эту историю, но что –то не помню, чтобы кто-то называл его по имени.

-Вот такие мы правоверные мусульмане. Не знаем имени самого главного праведника. А хочешь я назову. Его звали Иуда.

-Откуда ты знаешь?

-Догадываюсь. Его и Кассия Лонгина, который поднес распятому мочалку, пропитанную уксусом, христиане проклинают вот уже почти 2000 лет. Представляешь, Абати, в знойный день человек висит на кресте, его мучает жажда, но никто и не думает ему помочь. И только один нашелся. И вот его, кто сжалился над казнимым, и того, кто взошел вместо пророка на крест, если верить тебе, проклинают половина человечества.

-Может быть именно поэтому им и нужна атомная бомба, чтобы другая половина человечества не сомневалась в их правде, – сказал Абати задумчиво. – Не обсуждай это при людях. Подумают, что ты сумасшедший. Лучше скажи, почему я не могу поговорить со следователем?

-Пойми, Абати. Следователь не сможет запротоколировать твои показания, если не может удостоверить твою личность.

-Но я же не хочу, чтобы ее посадили. Получается, под конец жизни я стану причиной суда над женщиной. Не желаю себе такой славы. Сегодня же пойду к ним и посоветую дать прокурору 125 рублей.

-Почему 125?

-Ну мы же за два твоих года 250 рублей дали. А Холе грозит всего один год.

-И ты конечно решил, что один год в тюрьме равен 125 рублям.

Я рассмеялся.

-Не будет у них и этих 125 Абати.

-Почему? – обиженно спросил старик

-Вашали!

-Причем тут твой Вашали?

-Притом, что забрал у них все, что было. 500 рублей.

-За что?

-Ну он посчитал, что Хола и Мутуш заслуживают кровной мести за умышленную попытку лишить меня свободы. Но в эту ночь он был необычайно милосерден и ограничился штрафом за свои муки и страдания, которых он будет испытывать до конца своей жизни.

-А причем тут его страдания и муки?

-Как причем? Я же его любимый племянник.

-Теперь я понял, что это за выстрелы были недавно ночью.

-Ты слышал?

-Целых два.

-Абати, в селе никто не слышал, даже соседи, а ты слышал.

-Почему соседи не слышали я понимаю. Ружье Успы гремит как пушка. Может задеть и любопытных зевак. Надо ему сказать, чтобы он вернул людям деньги и оставил их впредь в покое.

-Сам скажи ему, если не боишься.

-Может быть он и прав по –своему?

Было видно на лице старика, что не горит особым желанием связываться с моим дядей поэтому вопросу.

-Один Бог знает, что было у меня на сердце, когда тебя заперли в тюрьму. Готов был продать дом, чтобы не дать тебе провести даже один час в тюрьме.

-А представь себе, каково было Вашали, когда его любимого племянника закрыли за железной решеткой?

-О тебе у него мало заботы. Успа не был бы самим собой, если бы упустил такой случай.

-С чего ты взял?

-Это он не впервые так делает. Я помню, как однажды у него украли барана. Так он объявил, что даст 300 рублей тому, кто донесет. При этом поклялся на Коране, что сохранит его имя в тайне. Никто не откликнулся. Через неделю он поднял сумму до 500 рублей. Но в ответ было молчание. Тогда он поднял до 1000 рублей. Все ему говорили, зачем тратиться на никчемную месть, если на эти деньги можно купить целых 10 баранов. Успа сказал, что его баран особой породы, поэтому готов заплатить за него ровно 1000 рублей и ни копейки больше. Вот тогда и объявился человек, указавший на вора и место, где были зарыты шкура и внутренности барана. Твой Вашали, убедившись, что доноситель не врет, ночью пришел во двор вора. Наставив на хозяина маузер, Успа приказал ему следовать с ним.

-Куда? – спросил вор.

-Иди впереди меня. Так тебя легче будет пристрелить, если что. Я укажу тебе дорогу.

Когда пришли к тому месту, где были зарыты остатки барана, вор не стал отпираться.

-Не убивай меня, – попросил он Успу.- Я возмещу ущерб.

-1000 рублей за барана и сверху еще 1000 за то, что это останется тайной.

Вор согласился. В ту же ночь нашел деньги. Передавая их твоему дяде, потребовал напоследок, чтобы он назвал имя доносчика. Успа отказался.

-Если я выдам доносчика, то кто в следующий раз мне поверит? Ведь вас, голодранцев, так много развелось.

Но твой Вашали не был бы Успой, если остановился на этом. На вторую ночь он пришел к доносчику и попросил его выйти на улицу. Доносчик, думая, что Успа втайне даже от его домочадцев хочет дать ему деньги, вышел за крыльцо. Но вместо пачки денег увидел перед собой тоже самое дуло маузера.

-Если не вынесешь сейчас же мне 2000 рублей, я назову твое имя твоему двоюродному брату.

-Это не честно, – попробовал возмутиться доносчик. –Ты же прилюдно обещал 1000 рублей и сохранить втайне мое имя.

-Я не отказываюсь от своей клятвы. Твой двоюродный брат предложил мне 2000 рублей, если я назову имя доносчика. Представляю, что было бы потом, если назвал твое имя. Он забрал бы эти деньги у тебя, а потом пристрелил, чтобы спасти честь своего рода. Разве не так? Но я не хочу, чтобы тебя подстрелили из –за одного барана, от которого тебе не достались даже рога с копытами. Так что давай быстро вынеси мне мои 2000 рублей или мне все рассказать твоему брату.

-Ты же поклялся. Как ты можешь преступить через свою клятву? –спросил он Успу, протягивая ему деньги.

Твой Вашали отсчитал ровно 1000 рублей и вернул их обратно.

-Вот тебе твои 1000 рублей, которых я обещал клятвенно. Бог видит, что я сдержал свою клятву.

-А доносчик проглотил все это молча?

-Куда он делся бы?

-Абати, почему все боятся Вашали.

-Слава предков бежит впереди него. Опасные были люди. Со своим нравом. Одним словом, не дружили с головой.

-Я слышал о них некоторые истории. Отец как –то рассказал мне одну. Купили они как-то английскую винтовку на базаре и построили в ряд людей. Хотели проверить, через сколько человек пройдет пуля.

-Это была у них самая легкая забава.

-Потомки тоже не далеко ушли от своих предков. Я вспомнил, как Анди, вернувшись из армии, устроил экзамен для всех нас. Засунул себе в рот оголенные концы провода и предложил каждому из нас по порядку возраста засунуть другие концы в розетку. Мы все отказались. Тогда он стал обзывать нас трусливыми зайцами. Мы согласились с ним. Во – первых он был старше нас и сильнее. Во-вторых, мы его очень любили. Но случилось так, что в дом зашел Данда.

-Еще один трус, -сказал с иронией Анди.

-Почему я трус? -спросил Данда старшего брата.

Мы объяснили ему, что происходило в его отсутствие.

-В чем проблема? – с усмешкой спросил нас всех Данда и для начала предложил прибить к стене матрацы, чтобы Анди не ушибся. Мы долго прибивали их, в надежде, что Анди одумается, либо под конец Данда сжалится над старшим братом, которого так долго ждал из армии. Но Анди не собирался отступать и продолжал обзывать нас. Матрацев не хватило на полстены.

-Ничего, -заявил Анди. – Не нужно никаких матрацев.

Данда предложил брату стиснуть зубы покрепче, иначе удар тока станет смертельным.

-Если ты мужчина, не болтай попусту, -сказал Анди. -Сунь провод в розетку.

-Раз плюнуть, -сказал спокойно Данда и воткнул провод в разетку.

Что было через мгновение, я видел в кино про дракона. Изо рта Анди вылетела молния, а самого его швырнуло об стену. Именно туда, где не было матраца.

Первым в себя пришел в Хамзат. Приложив ухо к груди Анди поднял голову.

-Кажется умер.

-Сам виноват, -заметил Данда. – Не надо было кичиться перед детьми.

-Что будет с нами? -спросил кто-то в комнате.

-Этого завтра до обеда точно зароют, а что будет с нами знает один бог – сказал Данда.

После упоминания о могиле, Хамзат взбодрился.

-Я слышал, что человека, которого ударило током, надо на полчаса зарыть в землю, а потом он оживает.

Мы вынесли труп Анди в сад, засыпали его землей и стали ждать.

Данда предложил сыграть в карты и вскоре в пылу азарта мы все забыли об Анди. Прошло больше часа, когда Али вдруг вскочил на ноги и с диким воплем «Анди!» выскочил из комнаты.

Мы побежали в сад, но не смогли сразу отыскать то место, где зарыли Анди в парадном военном мундире со всеми орденами, медалями и значками, но без фуражки. Она осталась на полу в комнате и Данда пнул ее ногой, когда выносили труп. Потом кто-то вспомнил, что земля в том месте, где закопали нашего героя, была мягкая и пахла навозом. И знаешь, случилось чудо. Мы его нашли. Только вот сам Анди, когда пришел в себя, никак не мог понять, как он оказался под землей.

-Ты выпивший был и пошел блеваться, -сказал Данда.

-Да-да, – согласился Анди. – С дружками сидел. На спор выпил за раз пол-литра спирта без закуски после 4 бутылок водки и трехлитровой банки лакского вина. Перебрал немного, но пришел домой на своих ногах.

-Мы гордимся тобой, – поддержал его Хамзат, довольный тем, что родной брат жив.

-Сразу видно, чья кровь, – без удивления моему рассказу сказал Абати. – А ты еще спрашиваешь, почему все боятся твоего Вашали.

-Абати, – раздался из –за дома знакомый крик.

-Вай? – отозвался старик.

– Он здесь?

Это был Чумба.

-А где ему еще быть в такой день? Вы же все его бросили, -отозвался старик и пошел встречать моего друга.

-Это ты, Рамзан? Приходи свободным!

-Да, это я Абати. Как ты? Как здоровье?

-Бог пока хранит. Как вы поживаете, Рамзан? Как отец? Мать?

-Хорошо. Просили передать тебе привет. Мама приглашает тебя в гости. Обещает приготовить тебе хингалш.

-Что у тебя там за спиной? Пулемет? Никак на войну собрался.

-Нет, Абати. Не собрался.

-Может все – таки скажешь, что у тебя за спиной?

-Гитара.

-А зачем ее прячешь за спиной? Еще и в мешке.

Чумба замялся.

– Это хорошо, что ты с пондуром пришел, -успокоил его Абати.

-Где он?

-Там на скамейке под ясенем. Любуется своим закатом.

-Я пойду к нему.

-Иди. А я приготовлю нам чай с медом. Будешь чай с медом?

-Если с медом, да, – заверил старика мой друг.

-Все сидишь? –заметил Чумба, присаживаясь рядом.

– Почему ты не там? – спросил я и посмотрел на друга. Его невинные глаза, нарочито искривленный рот и голос с безобидной иронией источали совершенно разные смыслы.

-Ты когда – нибудь меня видел на свадьбах? -ответил Чумба, вернув лицу естественный облик.

-Даже не задумывался, если честно.

-Я был у тебя дома. Элиса сказала, что ты поднялся сюда.

– В другой раз ты поленился бы подниматься сюда. Что же такое случилось, что побудило тебя перебороть свою лень?

-Я подобрал аккорды для одной мелодии, – сказал Чумба, вытаскивая из кожаного чехла гитару.

-Слышишь, Дунга, наш друг сочинил мелодию. Послушаем его.

Бычок, судя по тому, как смачно продолжал жевать, был далек не только от поэзии, но и музыки.

Настроив гитару Чумба, сыграл перебором простую мелодию. Я признаю в нем музыканта. В отличии от всех гитаристов в округе, он единственный, кто знает нотную грамоту и не бренчит тупыми блатными аккордами.

-Ну как? – спросил он.

-Здорово. Ты это хочешь услышать от меня?

-Плохо получилось?

– Мелодия гениальная. Видишь, даже Дунга перестал жевать с первой же ноты.

-Тогда почему эта скотина перестала заниматься приятным для себя делом?

-Мелодия начинается с мажорного аккорда и незаметно завершается минором. Я даже не заметил перехода.

-А эта скотина по-твоему заметила, да?

– Не обзывай его так. Он достоин кисти самого Вермеера.

– Это еще кто?

– Художник из Голландии. Написал картину «Девушка с жемчужной сережкой».

-А может Леонардо да Винчи?

-Ну ты посмотри на эти глаза. Да Винчи напустил в них тумана, чтобы придать им загадочность, когда тут все просто и очевидно. Он смотрит на нас, как на существа низшего порядка. И я его понимаю. Еще вчера он чуть не стал жертвой подлости одних, алчности других, глупости третьих. И заметь, сам не имел к этом никакого отношения. Что ты на меня так смотришь? Я сидел в тюрьме по доносу Холы, прокурор попросил за мое освобождение деньги, Абати продал Дунгу, чтобы меня отпустили. Представляешь какая несправедливость. Жил себе один бычок и однажды его продали, чтобы вытащить из тюряги человека. А его даже не спросили, согласен ли он пойти под нож, чтобы спасти человека, который ему не только не друг и не брат, но даже не относится к его биологическому виду. Нет, нельзя портрет нашего Дунги доверять да Винчи. Тут нужна предельная ясность. Только Вермееру. А тебя сейчас лучше написал бы Эдвард Мунк. Больно напоминаешь сейчас его картину «Крик».

-Слушай, не морочь мне голову. Если твоя девушка вышла замуж, это не значит, что ты должен отрываться на мне. Я к тебе с делом пришел.

– Ну да, сочинил мелодию. Я послушал. Понравилось. Что тебе еще нужно?

-Этого мало. Мне слова нужны.

-Так подбери. Что за проблема, если есть мелодия. Это же так просто. Я вот экспромтом для Дунды сочинил стихи. «Дай, Дунга, скорее копыто мне, такого не видал я сроду. Давай мычать с тобою при луне, На тихую…

-Бесшумную погоду., -перебил меня с раздражением Чумба.

– Конечно, Есенин тут не причем!

– У Есенина была собака, а тут целое животное. Не видишь разницы? Может быть мои новые стихи лягут на твою мелодию?

-Нет, -серьезно ответил Чумба. –Эти стихи не подойдут.

Вот послушай. Я тут подобрал слова.

Чумба взял гитару. Проиграв мелодию куплета и припева, пропел «Я растворюсь в толпе…» и замолчал, продолжая перебирать струны.

-И ты забрался к нам на гору только с этим? – спросил я друга.

-Да!

-По этой длинной и скользкой тропинке? С одной строкой из трех слов?

– Не порть мне нервы. -Остальное дописать должен ты? Все равно ты сохнешь тут от безделья.

-Я напишу, а автором прослывешь ты?

-Разумеется.

-Ладно, вижу, что не отвяжешься. О чем песня должна быть?

-О грустном.

-Я это почувствовал. Как у тебя там? «Я растворюсь в толпе». Кажется, речь идет о разведчике?

-Не убивай мою мелодию.

-Хорошо. Тогда дай мне мотивы.

-Грусть, одиночество, любовь.

-Давай оставим любовь в стороне?

-Разлука еще.

-Может о ней не сегодня?

-Именно сегодня и прямо сейчас. Твоя девушка вышла за другого. Ты должен испытывать необычайно сильный всплеск вдохновения.

-Давай в следующий раз.

-Не хочу ждать. Может быть следующего раза не будет совсем. Вдруг ты женишься на любимой. И одним поэтом станет меньше.

-У меня нет сейчас ручки и бумаги.

-Я принес с собой.

Чумба вытащил из пояса зеленую тетрадь в клетку и ручку

-Хорошо. Наигрывай мелодию и молчи.

Чумба взял гитару. Не прошло и полчаса, как стихи были готовы. Осталось только подогнать их под мелодию.

-Я растворюсь в толпе

В день такой непогожий

В сером плаще налегке

Словно обычный прохожий

Ты меня за руки друг не возьмешь

Встретить забудешь с работы под тенью гардин

Где же себя ты родная найдешь

В этом огромном пространстве по имени жизнь.

Город уснет

Словно немой

В парк завернет

Последний трамвай

Я же родная так болен тобой

Чтобы сказать тебе гордое слово «Прощай»

Ты меня больше не встретишь под тенью гардин

И не попросишь включить в комнате свет

Больше не будет споров один на один

Вечных обид за столом из-за старых газет.

 

-Это то, что мне нужно. Не зря я тебя называю гением.

-Не ври. Меня за глаза называешь гениальной посредственностью.

-Какая же скотина тебе на меня донесла?

-Не один. Все наши друзья: Мохмад, Каташ, Чедия, Резо. И представляешь, поодиночке и под большим секретом.

-Сволочи они, согласись со мной. А ты действительно гениальная посредственность. Ты все знаешь обо всем, но посредственно.

-И стихи тоже посредственные?

-Нет. Стихи гениальные. По-другому и не могло быть в такой вечер.

Чумба снова стал наигрывать мелодию, заглядывая в тетрадь.

-Оставь. Дома порепетируешь. Сыграй что-нибудь посерьезнее, пока старик не подошел.

-Я разучил арабское каприччио.

-Не рано браться за Таррега?

-Ты знаешь об этом гитаристе?

-А что тут такого?

-Да ничего. Просто спросил.

-Сыграть можешь?

-Я? Со своими блатными аккордами. С ума сошел?

-А ты еще обижаешься на меня, что называю тебя гениальной посредственностью. Знаешь имя композитора, о котором никто не слышал, а не можешь набрать даже пару его нот. А откуда ты его знаешь? По телевизору видел?

-Если и мог кто – нибудь видеть Таррегу, так только наш Абати. И то живьем в Барселоне. Телевизора тогда еще не было. Таррега умер еще до революции.

-Удивительная штука эта жизнь. Мы обойдем с тобой сейчас всю Чечню и не найдем ни одного человека, кто знает, что «Арабское каприччио» сочинил Таррега. И у такого единственного в своем роде гения девушка вышла замуж за другого, который не скажет даже, кто написал «Муму». Знаешь, такое могло случиться только с тобой.

-Заткнись, а? Если хочешь сделать мне приятно, сыграй нам Огиньского. А арабский каприз оставь на потом.

Небо над долиной Ясси покинуло последнее облако. Под аккуратный перебор Чумбы рождался необыкновенный красоты в миллион оттенков красного с фиолетовыми переливами закат.

Подошел Абати с большим чайником. Чумба стыдливо спрятал гитару в чехол.

-Рамзан, мелодию какого народа ты сейчас играл.

Чумба вопросительно посмотрел на меня.

-Полонез, значит польский. Есть такой народ, Абати, рядом с Германией. Называется поляки.

-Знаю такой народ. Рядом с нами жили во время ссылки. Грустная мелодия. Чувствую, что сочинил человек в минуты отчаяния.

-«Прощание с родиной.». Так она называется. А сочинил ее князь Огиньский, когда покидал Родину

-Теперь понятно, почему она тронула меня за сердце. Я и вспомнил день, когда нас увозили в Сибирь. Люди разные и народы разные. У каждого народа свои язык, адаты, танцы и песни. Но у каждого народа есть мелодии, понятные всем остальным народам. Значит есть в каждом народе и человеке то, что его роднит с другими.

-Ты не упрекаешь нас, что мы занимаемся музыкой? – спросил Чумба.

-Как я могу вас упрекать? Вы же никому не мешаете и делаете то, что вам нравится, – успокоилего Абати.

-Наш мулла говорит, что музыка запретна для мусульманина.

-Рамзан, наш мулла очень быстро забыл про свою жизнь.

-Я недавно шел с ним по улице, и он признался, что сожалеет о своей грешной молодости. Меня тоже призвал раскаяться, – заметил я.

– Запретно то, из- за чего человек теряет рассудок, а музыка и песни как могут быть запретными, если напоминают человеку о родине, родителях, брате и сестре, о добре и любви друг другу? – возразил Абати и пошел в дом.

Чумба тоже встал. Аккуратно зачехлив гитару закинул заспину. Я пошел провожать его до калитки.

-Ты домой не пойдешь?

-Переночую тут.

-Доброй тебе ночи?

-И тебе доброй. Смотри хорошо под ноги, спускаться с горы опаснее, чем подниматься.

-Что- то ты добрым стал. Не думал, что разлука с любимой может облагородить человека.

-Я не о тебе забочусь. Гитара у тебя классная. Где еще такую найдешь?

-Знаешь, что я вспомнил. Мы однажды сидели на вечеринке и одна гостья с Аргуна попросила тебя спеть «Виноградную косточку», а мы все удивились его просьбе.

-Помню. Она же не просто городская была. Еще и дочь художника.

-А Зезаг засмеялась из-за буйвола.

-Помню. Она никогда не видела синего буйвола.

-Ты не понял тогда главного. Она не видела тебя.

Я промолчал ответ, прислушиваясь к ночной тишине.

Там внизу стихли звуки гармони. Не слышен был бубен.

Скоро в доме Манты погаснут огни. Я начал осознавать, что мир, который хотел построить для себя, бесшумно растворяется в сумерках. Он не был из стекла, чтобы можно было бы заново склеить из осколков. Он был всего лишь из мечтаний и грез.

Я не хотел оставаться один в эту ночь.

Зайти в дом не было сил. И тогда я потянулся обратно к скамейке.

Абати вернулся.

-Где Рамзан?

-Ушел домой.

-Зови его обратно.

-Зачем?

-Позови.

Я побежал к краю горы.

-Чумба.

-Слушаю тебя,

-Возвращайся.

-Зачем?

-Не знаю. Абати зовет.

-А зачем не знаешь?

-Сказал же, что не знаю. Может хочет послушать «Богемскую рапсодию» в твоем исполнении?

Я вернулся к скамейке и присел рядом с Абати.

-Хочу тебе сказать одно, пока мы одни, сказал старик. – Ты все продолжаешь думать о ней. Надеешься на что-то. Но она теперь принадлежит другому. Я знаю, что сейчас творится у тебя внутри, о чем ты думаешь сейчас, какая картина предстанет перед твоими глазами, когда погаснет свет в их доме. Это дракон ищет место в твоем опустевшем сердце, выжигая в нем все то, что рождает мечту и надежду. А что такое человек мечты и без надежды? Бойся дракона. Не впускай его в свое сердце. Не дай ему обжиться в нем, иначе будет он всю жизнь наущать тебя не верить никому, ибо нет любви и счастья там, где нет веры в друг друга.

Бойся дракона, ибо приучит он тебя самому разрушать замки, которых ты будешь строить каждый раз в своих мечтаниях, если почувствуешь, как начинает оживать твое сердце. С тобой это случится много раз.

Я знаю тебя. Ты слишком прост и доступен. В тебе нет тайны. Но ты не переживай. Мало кому это дано. И в этом твоя сила. Зезаг не разглядела этого в тебе и потому легко поддалась увещеваниям матери, разбудившим в ней внутренний голос. Тот самый, который Бог не простил даже той, которую сотворил сам. Сегодня Зезаг вкусит запретный плод, но пройдет совсем мало времени, как она потеряет его вкус. Нет ничего бессмысленнее и так быстро преходящее, чем женское любопытство. Сладок для женщины его плен, но скоротечен. Скоро, очень скоро она освободится от него и ее мысли вернутся к тебе. Не могут не вернуться. Люди понимают цену настоящего, только потеряв его, и всегда хотят вернуть его, когда, погнавшись за тем, чего у них нет, остаются ни с чем. Я учил тебя быть настоящим и не жалею об этом. У тебя другой путь. Не знаю, каким он долгим будет, но знаю, что будет трудным. Тебя оставила та, которую ты любил, но жизнь не кончается для тебя этой ночью. Ты должен оставаться самим собой. Всегда и везде. Иначе ее выбор окажется оправданным перед Богом и тобой.

Отвратись от дракона. Не корми его своими терзаниями. Береги свое сердце для той, на голос которой оно отзовется. Она же не будет виновата в том, что тебя предала другая. Она придет к тебе за своим счастьем и поделиться этим счастьем с тобой. Поэтому живи надеждой. Не оставляй ее без своей веры. Пока вера и надежда живут в твоем сердце, дракону нет места в нем. Не забывай об этом никогда. Слышишь меня?

-Я тебя слышал всегда, даже когда ты шепотом разговаривал с муравьем. Слышу и сейчас, Абати. Слышу.

Старик молчит. Молчу и я. Слышен скрип калитки. Это Чумба возвращается к нам.

-Абати, – прерываю я наше молчание. – Я давно знаю, почему ты пришел жить на эту гору после возвращения из Сибири, хотя все просили тебя вернуться в село. Сколько себя помню, ты всегда смотришь на дорогу, по которой уходила твоя Румани. И ты ждешь ее. Никак не можешь привыкнуть к мысли, что она не вернется к тебе.

-Мне это нужно было, мой сын. Я не мог жить без надежды.

-Я иногда думал, что с головой у тебя не все в порядке. Жить без электричества, паспорта, пенсии, телевизора и радио.

-А кто тебе открыл мою тайну?

-Нана. Она сказала, что ты останешься жить на горе, пока не вернется та, которую ты любил и от которой отрекся 40 лет назад, чтобы спасти ей жизнь. Прошло столько лет. Она не вернется, Абати.

-Знаю, мой сын. Но в тот день, когда я смирюсь с этим, мы зарежем с тобой нашего Дунгу и устроим поминки.

Я представил себе нашего бычка, которого валят на землю под ноги Вашали, читающего молитву с огромным с ножом в правой руке. Увидел женщин, приготовивших к разделке туши большие алюминиевые тазы. Услышал последний крик Дунги о помощи.

-Абати, – крикнул я неожиданно для себя

-Что, мой сын? – спросил старик.

-Мы вместе теперь будем ждать ее.

-Кого?

-Нашу Румани!

Абати улыбнулся.

-Это ты подумал о Дунге!

-Конечно. Я же Румани и в глаза не видел, – признался я, -Просто я понял, что нельзя терять надежду, если от этого зависит чья –то жизнь.

Вернулся Чумба. Присел рядом, отложив кожаный футляр с гитарой в сторону.

-Ты куда заторопился? – с легким упреком спросил Абати.- Я хотел рассказать вам одну историю.

Чумба уныло посмотрел на меня.

Я развел плечами, но он это не заметил.

-Слушаем тебя, Абати, – заявил Чумба, стараясь придать голосу уверенный тон.

-Вы когда –нибудь бывали в Бена – Ведана? – спросил старик.

-Нет, Абати. Но по карте знаю, где это село, – ответил за нас двоих Чумба.

-Это у подножья больших гор, где берет начало Ясси, -уточнил Абати.

-Сколько себя помню, всегда тянуло к этим горам, -сказал я.- В раннем детстве мне они казались краем земли. Мы с ребятами каждую зиму мечтали взобраться на них и, дождавшись ночи, потрогать руками звезды. Жалади рассказывал нам как его отец однажды забрался на самую высокую из них и дотянулся до своей звезды. Мы, конечно, не поверили ему. Побежали к его отцу Яте. Он внимательно выслушал наш спор. Конечно, он сказал, что Жалади врет. Оказалось, что Яту с земли не смог дотянуться до неба, потому что мал ростом. Пришлось ему забираться на крышу трактора.

-И так он дотянулся до неба?

-Да. Он сказал еще, что небо стеклянное, а звезды всего лишь обычные лампочки, которым не нужно электричество. Он даже показал нам лампочку. Она была синего цвета и не похожа на обычные.

-И ты ему поверил.

-Эту лампочку ему привез мой отец из Баку, но я постыдился уличить его во лжи перед ребятами.

Абати улыбнулся.

-Тебе было стыдно за другого?

– Да, Абати. Но я не особо и думал об этом. Меня увлекло другое. Что же там дальше за его стеклянным небом. Извини, Абати, мы прервали твой разговор.

-Ничего – ничего. Так вот, это было давно. Очень давно. Задолго до войны с Гарман- падишахом. По нашим селам разнеслась весть, что из Хункармохка в Бена-Ведана вернулся молодой юноша. Множество людей, узнав об этом, потянулись туда. Ведь это был единственный случай, когда кто-нибудь вернулся из наших мухаджиров обратно. Но следом пришла еще и другая весть из Беноя, что возвратившемуся было бы легче принять в гостей в один день. Чтобы не получилось так, придут с дальних мест люди, а его не окажется дома. При этом беноевские старейшины просили всех настоятельно, что не стоит ограничиваться отправкой одних посланников. В гости ждут всех желающих

-Кто такие мухаджиры, Абати? –спросил Чумба.

– Почему ты спрашиваешь меня об этом? Разве ты не знаешь? -удивился старик.

– В школе об этом не говорят, в институтах не учат. Вы, старики, не рассказываете. Откуда нам об этом знать? – ответил Чумба.

-Разве в школе не учат любить родину?

-Учат, Абати,-заметил я. – но почему –то только социалистическую. Ту, что после революции. Та, что была до этого, она у нас как бы не в почете.

-Получается признают только безбожную.

-Да, Абати.

-Которая без Бога?

-Да, Абати. Нас учат любить безбожную Родину, -подтвердил Чумба.

-И ты тоже?- обратился ко мне с упреком.

-Нет, Абати. Я учу детей литературе и русскому языку. А там без бога нельзя. Даже в книгах соцреализма.

-Теперь понятно, почему эта страна распадется не из-за войны, а тихо в один день за столом.

-Еще один шейх объявился. Только не вздумай меня причислить к своим мюридам. Я на тебя батрачу не из-за признания твоей святости.

-Чтобы знать, что случится с властью, отвергшей Бога, не нужно быть шейхом. Бог отворачивается от тех, кто в нем не нуждается.

-Не смеши меня, Абати. Как может решиться судьба страны за столом, которая может уничтожить за два часа всю землю одним нажатием кнопки?

-Без воли бога не выстрелит даже ружье. Пиръун, вот, погнался за пророком Мусой, а чем это все закончилось?

-Когда это было?

-Все, что мы помним, было вчера.

-Абати, ты вроде бы собирался нам рассказать про мухаджиров, а вместо этого ты мне тут устроил экзамен по истмату.

-Это еще что за девять матерей?

-Не исмат, Абати, если ты так подумал, а истмат. Есть такая наука. Исторический материализм. Утверждает первичность материи и вторичность сознания.

-Можешь мне объяснить это на человеческом языке, что это значит?

-Запросто. Сначала появилась материя, потом микробы, они превратились в рыб, рыбы выползли на сушу и превратились в обезьян, а потом из обезьяны, которая спрыгнула с дерева и поленилась забраться обратно, случился человек.

-Все понятно. Те, кто не захотели стать людьми, остались обезьянами и довольны этим.

-Да ну тебя, Абати.

-Что да ну. Ты когда – нибудь видел несчастных обезьян? Так что не толкуй мне тут всякую ерунду. По –твоему твой Гагарин полетел в космос благодаря тому, что много лет назад обезьяна спрыгнула с дерева? Думай, о чем говоришь.

-Это не я так думаю. Это Дарвин сказал, и Энгельс еще научную книгу написал о происхождении человека от обезьяны. Скажи ему, Чумба. Что ты молчишь?

Чумба хотел поскорее домой.

-Два дурака мутят вам голову. Не думаю, что ваша обезьяна осталась бы живой. Мигом стала бы добычей волка, – продолжал подвергать критике теорию эволюции старик.

-Обезьяны живут в Африке, а там волков нет, – поправил я старика.

-А львы там есть?

-Львы точно есть.

-Ну вот львы и сожрали бы, – закончил свою мысль старик.

-Абати. Энгельс написал книгу, как труд превратил обезьяну в человека, – включился, наконец, в разговор Чумба.

-Рамзан, а, между прочим, этот Энгалс мне понравился. Он точно сказал, что обезьяна стала человеком, когда стала работать?

Хотя вопрос был задан Чумбе, Абати смотрел на меня. В его голосе прозвучали тревожные для меня нотки. Я сразу же догадался, куда клонит старик.

-Да, -подтвердил Чумба. –Мне как раз на экзамене попался билет по этой книге.

-И ты согласился с этим?

-Да. Иначе у меня спросили бы, есть ли Бог?

-Теперь я понимаю, почему одна обезьяна до сих пор у меня не превратилась в человека. Оказывается, мало трудится. Но, ничего страшного. Мы исправим эту ситуацию.

У меня не было сомнений, кого старик имеет в виду.

-Оставим бессмысленные разговоры, Абати, – предложил я старику. – Ты лучше расскажи скажи, кто такие мухаджиры?

-Ты не прав. Я вижу, что там смысл все-таки есть. Надо проверить. Обещаю, что не дам тебе залезть обратно на дерево, – сказал Абати. –А мухаджиры -это те, кто покинули родную землю в поисках лучшей жизни.

-Ты хотел рассказать одну историю про них.

-Где же я остановился?

-Один молодой человек вернулся из Хункара. Можно подумать, что ты сам не помнишь. Нарочно так делаешь. Проверяешь, слушаем мы тебя или нет.

-Да, – сказал Абати. – Молодой юноша вашего возраста. Звали его Берза.

За несколько лет до этого он ушел вместе с братьями в страну Хункар. Их можно было понять. Прошло много лет, как закончилась война, а жить так и не стало лучше. Царь не выполнил своих обещаний. Мало того, что не вернул земли на равнине, но стал заселять наши опустевшие села беднотой из соседних народов. Особенно тяжело пришлось жителям гор. Расставив вокруг селений свои войска, русские постоянно обстреливали их из пушек, делая жизнь невыносимой. А люди уходили все дальше и дальше в горы. Селились в глухих и тесных ущельях. Потом по селениям стали ходить люди с проповедями, что приближаются последние времена и поэтому надо быть поближе к Мекке. Они стали распускать слухи, что намаз, совершаемый на земле, которой владеют неверные, не действителен и не ведет к спасению. Говорили, что всех чеченцев заставят отказаться от ислама и принять христианство.

Берза не хотел покидать свое село. И на то была причина. Он был влюблен в одну девушку из своего села, а ее семья не собиралась уходить. Братья Берзы все-таки настояли на своем, и он покинул с ними родину, обещав своей девушке, что вернется обратно, как только их семья устроится на новом месте.

Но прошло 4 года. И Берза пропал, как и все, кто покинул вместе с ними родину в поисках счастливой жизни. Берза помогал братьям строить дома, обзавестись хозяйством на новом месте. И когда пришла его очередь строить дом, он заявил братьям, что возвращается домой.

– Я не приживусь на этой земле, -сказал он им. –У меня тут ничего не вырастает. Ни саженец, ни дыня, ни тыква. Даже кукуруза, сколько я ее не сажаю, и та не желает расти. Не благодатна эта земля для меня.

-Ты не повернешься к нам спиной, – заявили решительно братья Берзе.

Разве мог Берза ослушаться?

Взяв в руки узелок с едой и, не отводя от братьев взгляд, он зашагал спиной вперед к горе, что возвышалась прямо перед их поселением.

-Не делай этого, брат, -крикнул один из братьев. – Даже если тебя пропустят через границу, тебя ждут большие опасности. Поймают власти, отправят в Сибирь на каторгу?

-Оставьте его, – с горечью сказал другой. –Его сердце осталось там в Бена -Ведана. Я это понял, когда узнал, что он сеял на своем поле прожаренные семена.

Поднявшись на самую вершину горы, Берза на прощанье помахал рукой. В ответ старший брат Хажа попросил его задержаться.

– Я не вернусь обратно, – крикнул в ответ Берза.

-Я не буду уговаривать тебя больше. У меня только одна просьба к тебе.

Поднявшись на гору, Хажа протянул Берзе завернутые в кусочек мешковины несколько кусочков древесного угля.

-Ты не сможешь донести огонь до дому. Возвращаться в Чечню гораздо труднее и опаснее, чем было добираться в эти земли. Здесь угольки из нашего очага. Если Бог даст тебе силы дойти до нашего дома, подбрось их в костер печи в доме нашего отца.

Берза бережно положил угольки в узелок.

-Ну, а теперь иди. Пусть Всевышний поможет тебе в пути, – сказал Хажа и зашагал обратно вниз к дому.

-Брат, почему ты повернулся ко мне спиной? Неужели ты не простишь меня? – с еле скрываемой болью спросил Берза.

-Я горжусь тобой, хотя и знаю, что позвало тебя обратно. Я просто проверял силу твоего чувства. Потому и нет причины, чтобы ты ждал моего прощения. Ты самый младший у меня, потому тяжело от мысли, что никогда больше не увижу тебя.

-Брат, но ты же повернулся ко мне спиной. Значит мы становимся чужими друг другу.

-Нет, Берза. Ты не прав. Не давай сейчас волю своему сердцу. Нашего отца нет. Я теперь вам за него. А отец свободен перед сыновьями от этих условностей. А я повернулся к тебе спиной только лишь потому, чтобы ты спокойно продолжил путь лицом вперед. Теперь ты возвращаешься домой, чтобы исполнить мое поручение. Что может быть важнее, чем хранить очаг в доме отца? Иди через земли грузин. Хотя они и другой веры, но не оставят тебя без еды и крыши над головой.

Долгих четыре месяца добирался он домой. И чем ближе он подходил к родным местам, тем сильнее он ускорял свой шаг, а сердце с каждым шагом все сильнее и сильнее напоминало о себе. Последнюю ночь он провел под открытым небом в тех горах, что нависают над Беноем. Те самые, на которые ты хотел забраться вместе со своими друзьями в детстве, чтобы дотянуться до неба.

Я понимаю, почему он остановился там, хотя мог добраться до родного дома всего за несколько часов. Он хотел успокоить свое сердце, привести в порядок свои мысли перед тем, как встретит ту, ради которой он вернулся, оставив родных братьев на чужбине.

Это была самая долгая ночь в его молодой жизни. Настолько долгой, что успел до рассвета пересчитать все звезды. А в небе над Беноем их много, как нигде.

Солнце приближалось к полудню, когда Берза перешагнул полуоткрытую калитку отцовского дома. Он на удивление оказался ухоженным, как и двор с садом. Из печной трубы поднимался легкий дым. Берза понял, что в доме находится человек. Он остановился перед порогом, не решаясь зайти. Раздался скрип двери. Берзе на мгновение представилось, что сейчас оттуда выйдет его возлюбленная, но вышла сестра отца Буцала.

Она не сразу узнала своего племянника. Заслонив ладонью глаза от солнца, стала присматриваться к незнакомцу.

-Приходи свободным, гость – иноземец. Что привело тебя сюда?

-Здравствуй, тетя. Неужели нас время так истрепало, что не узнаешь своего племянника?

Услышав голос Берзы, Буцала вздрогнула.

-О Великий Бог. Что с остальными?

-Успокойся, деци. Они все живые.

-Не обманывай сейчас меня. Лучше узнать правду сразу.

-Богом тебе клянусь, деци, они хорошо устроились. Построили дома, обзавелись землей. Просили передать тебе, что ни в чем не нуждаются. Единственное, жалеют, что тебя не забрали с собой. А тебе Хажа просил передать вот это.

Берза достал из сумки узелок с угольками.

-Правда это не жемчуг, деци, но Хажа сказал, что тебе это понравиться больше.

Буцала нежно развязала узелок и, увидев кусочки древесного угля, разрыдалась.

-Теперь у меня нет сомнений, что ты говоришь правду. Пусть Бог хранит тебя, Хажа. Ты знал, что твоя единственная тетя не даст погаснуть очагу в доме своего брата. Зайдем Берза в дом.

В глиняной печи, обмазанной белой известью, действительно тлело сырое полено бука, обставленное по краям сухими пеньками кизила и боярышника.

Буцала присела на корточки, произнесла полушепотом «Бисмиллахи рохмани рахим» и бросила угольки в огонь. Потом взяла длинную трубочку, и несколько раз подула на угольки. Языки пламени осветили красивое лицо Буцалы. С минуту она смотрела, как раздувается пламя, потом, убедившись, что угольки Берзы загорелись, вытерла краешком платка мокрые глаза и присела на глиняный топчан.

-Я рада, что ты вернулся. Скажи мне всю правду, какая она есть, все твои братья живы?

-Да, Деци. Клянусь тебе.

-Ваша мать?

-Нана тоже.

-Тогда никаких сомнений. Это мой брат Чопал. То, что его не стало, я почувствовала, когда боль, словно ее принес ветер, влетела в открытое окно и ударила в сердце. Это было через месяц, как вы ушли.

-Именно так и было, деци.Отца не стало под городом Бирот. Есть такой большой город у моря в землях Либана. Там и похоронили на мусульманском кладбище. Он тяжело перенес путь на пароходе, но ушел тихо и спокойно. Прощался с нами в ясном уме. Попросил беречь узы братства и никогда не забывать, из какого мы народа. Последними его словами были «Приходите ко мне на встречу с чистыми лицами».

-Все мы в руках Бога! Да простит Он грехи ему и нам, кто уйдут следом, -сказала Буцала тихо. – А теперь пошли к твоему старшему дяде. Чопа дома, прихворнул немного. Чомак тоже там.

Дядя Берзы Чопа лежал на деревянном топчане, покрытом войлоком. Рядом у изголовья сидел Чомак.

Берза робко поздоровался с братьями отца.

-Как ты добрался домой? Судя по твоим изношенной одежде и мяхси, не одну неделю ты провел в дороге,

– спросил Чомак, когда Берза поведал о пути в Хункармохк и жизни на новом месте.

-Я тайком пробрался на пароход, который плыл из Трабзона в Анапу, но не знал, как я сойду с него в порту. Но случилось так, что у грузин, плывших вместе с нами, умер один старик. Грузины спрятали труп, а билет умершего отдали мне, чтобы я на выходе показал его жандармам. Когда стали собирать билеты для сверки, я оторвал у билета краешек, и отдал кондуктору. Он появился снова перед выходом на берег, чтобы раздать билеты. Я молча вытащил свой по своей метке. Потом грузины предложили мне поехать с ними до Тифлиса, а оттуда до нас всего два дня в пути. Я вспомнил напутствие Нажи и принял их предложение.

-Они знали, что ты нохчи?

-Да, знали. Если бы не они, моя дорога была бы в Сибирь. Они и это знали.

-Что они взамен попросили у тебя?

-Ничего. Единственная их просьба была, чтобы я притворился грузином, а чтобы было правдоподобно научили нужным в дороге грузинским словам.

-Пусть будет доволен ими Бог! – сказал Чопа.

-Амин! – поддержал больного брата Чомак.

Не прошло и полчаса, когда во двор Чопы начали стекаться односельчане. Всех интересовало, что случилось со всеми, кто покинул родину.

После вечерней молитвы пришел имам мечети.

-Разошлите по селам весть, что Берза вернулся из Хункар-мохка. И пусть люди соберутся Беное в один день. Так будет легче Берзе. Гости придут не к одному Берзе, а ко всем нам.

Послушайте меня внимательно, – продолжил имам. -Не для всех Берза принес добрые вести. Многие узнают о гибели своих родных. Как бы тяжела не была такая весть, ты должен, Берза, сказать людям правду , какую бы горькой она не была. Наш долг перед Богом велит проститься с умершими, как подобает мусульманам. Устроим тезет, чтобы мы могли сразу же выразить соболезнование им и сделать сага по умершим. Может быть шариат не дает нам это право, но так велят нам наши сердца. Наша поддержка облегчит тяжкую ношу тем, кто услышит печальную для себя весть. Ни один человек в этот день не должен уйти от нас голодным. Тот, кто пришел издалека, тому приготовим ночлег. О роскоши стола не думайте. Тот, кто из нас, поймет нас. Тот, кто ищет повод для злословия, найдет нашу шурпу не досоленной. Не обращайте на это внимания. Люди бывают разными.

Только вернувшись обратно в свой дом Берза решился задать вопрос Буцале.

-Что с ней?

-Та, ради которой ты оставил своих братьев, теперь в чужом доме, но нет вины у нее перед тобой. Биту два года ждала тебя. Не выходила даже за водой к роднику. Разве что вечером выйдет за телятами и долго, до самого заката, глядит на дорогу, по которой вы ушли. Когда ее окликали домашние, она отвечала, что дает телятам пастись подольше. Я знала причину и потому каждый раз, видя ее, взрослую девушку, возвращающуюся домой с хворостинкой в руке, мое сердце разрывалось на тысячи частей. Как я упрекала себя, что не заступилась за тебя перед твоим отцом и братьями, когда вы уходили. Я могла же сказать своему брату, чтобы оставил тебя со мной. Бог лишил меня разума в тот день? Йа Аллах, за какой же грех ты меня наказал?

Теперь я поняла его умоляющий взгляд в то проклятое утро, когда прощался со мной? Я же знала и видела, как он не хотел расставаться с ней. Не мог же он сказать об этом братьям и отцу.

О, адаты отцов. Вы как обоюдоострый кинжал рубите преступивших лезвием клинка, но поражаете его острием чистые сердца.

Буцала не стала сдерживать слезы.

-Не вини ее ни в чем. Она ждала тебя две весны и зимы. Верила, что ты вернешься. Не выходила к роднику в ярком платье, не было ее видно на свадьбах и вечеринках. Многие сватались к ней, но она и слушать не хотела. Но что –то потом случилось в их семье.

-Она не виновата, деци. Два года для девушки, что мужчине 20 лет. Я забуду о своей любви к ней. Останется только уважение к ней.

-Пусть я умру у тебя, – сказала Буцала. -Ты провел столько дней в пути и что же тебя ждало в конце?

-Меня ждала моя любимая деци, ради которой я обошел бы эту землю от края до края.

– Ты теперь вернешься обратно к братьям?

-Не спрашивай меня сейчас об этом.

-Даже если решишься уйти, я пойму тебя.

-Деци, ты не знаешь, что такое чужбина. Да, там нет войны. Все вокруг мусульмане. Власть турецкого падишаха более – менее сносна. Не мешает никому жить. Главное – не нарушай шариат. Но все эти четыре года меня не покидало ощущение, что я нахожусь в чужом доме. Если время убило бы это чувство во мне, может быть я и остался там. Но не прирос я сердцем в ту землю.

-Я понимаю тебя. Ты ушел тогда, оставив здесь сердце. Ты не мог не вернуться за ним обратно. Но теперь, когда ты не нашел его там, где оставил?

-Не бойся, деци. Я останусь здесь. Не прирос я сердцем в ту землю. Не было его там со мной.

-И здесь тоже нет. Как быть?

-Не печалься так сильно за меня. Бог знал, что меня здесь не ждут, но все равно привел сюда. Значит я ему нужен был для другого…

…Люди поступили так, как пожелали старейшины Беноя. Из нашего села в дорогу отрядили меня и Йошурка. В назначенный день с рассветом мы вышли из села и пошли по Сесана –дук. У родника Вокха – Хажи нас поджидали трое из Мескеты, на хребте Балан-су – люди из Акки-мохка и Лакха Зами-Юрта. Мы все время шли по гребню хребта, не заворачивая в села. Люди из Айти -мохка, Совраги, Энгена, Сесана тоже молча влились в нашу колонну.

Был полдень, когда мы добрались до большой поляны Шуте около Бена -Ведана, на котором в тревожном ожидании застыли тысячи людей.

Ни до того, ни потом я не видел подобного.

Когда подошло время намаза, к собравшимся обратился имам Беноя.

– Приходите все с миром. Подошло время обеденного намаза.

Представляете, никто никого не понукал, как у вас бывает на митингах. Никто никому не указывал, куда становиться и что делать. Каждый молча занимал полагающее по его возрасту место. Единственное исключение было для маленьких детей, кто пришли на поляну вместе с дедушками или дядями. А как же без них там, где собираются люди и чувствуется запах чеченской шурпы? Они вставали рядом со своими старшим, вызывая радостную улыбку у соседей. Тысячи и тысячи людей без суеты и спешки совершили намаз.

После привели Берзу.

-Приходите все с миром, дорогие гости, -сказал он, поднявшись на арбу, чтобы видели все.

Это был юноша лет двадцати 22-23 –х. Чуть выше среднего роста. Худой с впавшими щеками. Было видно, что дорога домой далась ему нелегко. Но больше всего, я запомнил его глаза. Сидела в них едва скрываемая тоска. Она не спадала, даже когда он улыбался. Этот юноша, несмотря на свой юный возраст, умел на людях скрывать свою печаль.

Его рассказ о себе был кратким, как и следует молодому человеку в присутствии старших. Они сели в Анапе на пароход и приплыли в город Бирот, главный город страны Либан. Там же похоронили умерших во время плавания. Берза назвал их имена. Из толпы раздались сдавленные голоса и тут же умолкли.

-Мы похоронили там и своего отца, -сказал Берза, перебивая их. -Вместе со всеми. На мусульманском кладбище.

Голоса в толпе умолкли. Замолчал и Берза.

-Слушайте, люди, – обратился имам к народу. -Я обязал Берзу сказать все, что было. Ничего не утаивать.

Берза вопросительно посмотрел на имама.

-Продолжай, Берза, – отозвался имам.

-Люди, присланные хункар -падишахом предложили нам поселиться в святом городе Иерусалим, где нас ждет райская жизнь. Мы отправились туда в сопровождении нескольких человек, одетых в турецкие одежды. Хотя они и пытались казаться простыми проводниками, но осанка и бесчувственные глаза подсказывали, что они переодетые жандармы. Когда до святого города остался день пути, мы остановились в поле на ночлег около одного села. Посоветовавшись, старшие решили отправить в этот город несколько человек, чтобы разведать эти места. Я оказался в их числе. Мы подошли к Иерусалиму поздним вечером, поэтому не стали заходить в город и остались ночевать в поле. А утром самый старший из нас, Сулейман из Зандака, рассказал нам, как во сне пришли к нему старцы в белых одеждах и предупредили, чтобы мы не заходили в город.

-Вы покинули свою землю в поисках мирной жизни, – сказал один из них, – и пришли туда, где ее не будет до Судного дня.

Совет наш был не долгим. Мы вернулись в наш лагерь обратно, так и не заходя в этот город. Сулейман рассказал людям о нашем пути и сне, который ему приснился под стенами Иерусалима.

Решение старших было единогласным.

-Я слышал от наших отцов, – сказал Айюб, самый старший среди нас по возрасту, – что, когда объявится Махди, нас позовут в Иерусалим. Такова наша доля и наша участь. Конечно, чем быстрее придет Судный день, тем лучше для нас. Это стало бы концом наших мучений из поколения в поколение, но есть люди, которые радуются жизни и меньше всего думают о том, о чем думаем мы. Пусть мы не будем причиной начала конца этого мира. Найдем себе другое место.

Так мы оказались у города Аммана.

Власти предложили нам переселиться в город, но мы выбрали пустующие недалеко земли в полдня пути от города и основали там свое поселение. Рядом река, горы, хоть и пониже чем у нас, но все равно напоминают о родине. Скоро к нам подселились еще и черкесы. Нельзя сказать, что местные жители были рады нашему выбору. Они нападали на наших людей, которые по разным делам покидали селение. Мы молчали в ответ, понимая, что пришли на их землю. Они стали принимать это как нашу слабость. Однажды глубокой ночью они напали на нас большой толпой, но мы их встретили так, что больше нас не трогали. Арабы назвали наше поселение Сувейлах.

Когда Берза закончил свой рассказ, раздались вопросы с разных мест.

-Подождите, люди, – обратился имам к собравшимся.  – Берза не может отвечать сразу на несколько вопросов. Давайте установим порядок. Сначала дадим слово тем, кто пришел издалека.

-Берза, мы пришли из Теркйиста. – крикнул кто-то из толпы. – От нас ушло не так уж и много семей. Что стало с ними?

-Вы их спрашиваете? – задал он им встречный вопрос, называя имена.

-Да –да! –раздались в ответ радостные голоса.

-Добрались все и устроились хорошо.

-Мы –орстхой, -донеслось с другого края.

-Те, кто был с нами, все живы, – ответил Берза с улыбкой. Было приятно видеть, с какой радостью он делится с людьми доброй вестью.

-А кто ушел раньше из наших? – откликнулся все тот же голос.

-О, орстхой, разве мы не все свои? Разве мы не один народ? – то ли с упреком, то ли с горечью отозвался Берза. – Не встречал никого из тех, кто ушел до нас. Слышал только, что они разбрелись по разным землям. Кто в Шема, кто в Ирак, некоторые осели в скудных землях турков. И многие умерли от болезней, не прижившись к местным условиям.

Много было желающих знать о судьбе своих близких. Берза выслушал всех.

Последним задал вопрос гость из Энгеноя.

-Берза, мы рады, что ты вернулся домой. Судя по твоему рассказу, там жить можно и не плохо. Ты прошел по многим землям. Видел много народов. Скажи нам, где ты нашел самую благодатную землю?

-Зачем ты спрашиваешь? –  спросил его Берза.

-Мы вот думали, если и уходить, то лучше заранее знать, куда идти. Чтобы не блуждать по чужим землям.

-Я видел одну землю, где летом и зимой я ел плоды с дерева. Видел многие земли, но лучше ее не нашел.

-Что это за земля? – раздалось сразу несколько голосов из народа.

Берза выдержал паузу в ожидании полной тишины.

-Эта земля, которая нам досталась от предков и на которой мы сейчас живем. Нет на земле из тех, что я видел, благодатнее земли, чем наша.

Народ после этого затих. Молчание народа было настолько звонким, что был слышен лай собаки в Дарго.

Наверное, это молчание было бы бесконечно долгим, если Имам не обратился громко к собравшимся.

-Слушайте люди. Я слышал от отцов о последней проповеди нашего Устаза. Перед тем как уйти в лучший мир он обратился к нашему народу. Когда Бог распределял пророков и праведников между народами, – сказал он, – многие отказывались идти к нам, зная, на какие муки и страдания обречен наш народ. Нет земле другого народа, кто вынес бы их, сохранив силу своей веры в Единственного. Не надо отчаиваться и впадать в уныние. Надо принимать как обязанность то, что определил для нас Всевышний. Великий учитель сказал также, что в награду за свою стойкость и веру, вся земля наша, Дег1аста, ее люди и все сущее на ней перейдут в рай. Люди, вдумайтесь в слова Берзы. Оставьте свои грезы о счастливой стране и берегите ту, что определил для нас Всевышний. Бог дал Берзе силы вернуться к нам чтобы напомнить об этом.

От всего народа, кто собрался здесь, и тех, кто в своих селах ждет своих посланников, благодарю тебя, Берза. И пусть доволен будет тебе всевышний. Если у вас нет больше вопросов к Берзе, сделаем доа по умершим на чужбине и прикоснемся к саге. Ни одному не разрешено покинуть нас, не сделав это. Те, кому идти далеко, останутся здесь ночевать.

-Харон, – обратился он к глубокому старику, сидевшему рядом с Берза. – Сделай доа.

Харон не заставил себя упрашивать.

-Бисмиллахирохманарахим…

Несмотря на почтенный возраст, он обладал громким голосом, и он долетал до самых последних рядов так, что не было необходимости передавать его слова по цепочке.

Так завершился этот день, когда истерзанный наш народ, благодаря этому юноше, освободился от плена иллюзий. Никто после этого не покинул по своей воле своей родины в поисках счастья на чужбине.

А что случилось с Берзой?

-На следующий год я оказался в их селе. Пришлось остаться на ночлег. Вечером после ужина я спросил хозяина дома Ахмада, что стало с Берзой?

-Ты о нашем зяте спрашиваешь? – неожиданно для меня переспросил он.

-О том, кто вернулся из Хункар-мохка.

-Здесь он в селе. После той встречи с народом он заперся в своем доме и редко выходил со двора. Каждый вечер, забравшись на крышу дома, он наигрывал мелодии на дечиг-пондуре. Сначала мне это нравилось. Ведь играл он на нем так, что инструмент разговаривал на человеческом языке. Потом это стало надоедать. Говорят же, если долго кушать мед, он становится горьким.  Однажды я не выдержал и спросил жену Дахдовгу, неужели ему нечем заняться? Она не сразу, но объяснила причину. Оказалось, что Берза ухаживал за моей старшей дочерью и, уходя вместе с братьями в Хункар -мохк, дал ей слово, что вернется, как только братья устроятся на новом месте. Я замечал тогда грусть на лице моей дочери Биту. но не придавал этому значения. Приходили свататься люди, но дочь отказывалась. Я не неволил ее. Когда она отказала в десятый раз, в мою голову закралось страшное подозрение. Я вызвал на откровенный разговор ее мать Дахдовгу.

-Почему Биту отказывается? Какая причина? Неужели, нам грозит позор?

-Наша дочь чиста перед Богом и нами,-ответила мне жена.

-Если это так, то пусть немедленно выходит замуж. Я уже начал стыдиться выходить к людям.

После этого, дочь согласилась выйти замуж.

Чувство вины перед дочерью, что подумал о ней плохо, и Берзой, кому я разбил сердце, не покидало меня с этой минуты. Я не просто сожалел о своем. Мое сердце изливалось кровью. Наверное, я и ушел бы с таким грехом к Богу, если однажды не решился переступить наш адат.

У меня созрело решение. Но, прежде чем предложить Берзе то, что задумал, я пригласил его на белхи, чтобы помог мне натесать жернова своей мельницы. Ты знаешь, какая это тяжелая и кропотливая работа, набивать их молотком и зубилом, чтобы вернуть им зернистость.

Берза пришел. Несколько часов, не разгибая спины, он монотонно отбивал молотком гранитный жернов. Представляешь, за все время, что он был со мной, он ни разу не поднял на меня свой взгляд.

И тогда, удовлетворенный его скромностью, я спросил его.

-Берза. То красное платье было не такое уж и красивое. Может быть тебе бы подошло синее?

Берза от стыда сгорбился так, что едва не касался носом жернова.

-Не бойся. Говори, как есть. Разговор останется между нами.

Берза молчал.

-Я разрешаю тебе поговорить со мной об этом. Между нами здесь нет никого, кроме Бога.

И тогда Берза, не разгибаясь, ответил мне

-Мне подошло бы и синее платье.

-Иди сейчас домой и жди у себя дома гостей,- сказал я ему.

Берза ушел, так и не посмотрев на меня. А я, придя домой, приказал жене собрать свою младшую дочь Букхеш и отправил ее вместе с братьями в дом Берзы. Вот уже год, как они вместе. И я не слышу больше печали и тоски его дечиг –пондура. Разве что иногда соберутся у него старики и попросят его сыграть

-А ты не подумал, что у синего платья была своя дорога, -спросил я Ахмада. – Разве можно устроить счастье одного на несчастье другого?

-Я подумал об этом, -ответил он. – Не мог же я разбить сердце и второй дочери. Когда я направил к ней ее мать с таким вопросом, ответ пришел сразу. Эта чертенка согласилась так быстро, словно боялась, что ее не будут уговаривать. Да и какая девушка не захотела бы войти в дом юноши, который верен клятве.

Выждав большую паузу, Ахмад спросил меня.

-Скажи мне честно, ты осуждаешь меня?

-Нет, – ответил я. – Разве можно осуждать человека, кто следует закону «адмалла», а не людским предрассудкам.

 

Абати замолчал.

Чумба равнодушно смотрел на звезды и тоже молчал.

-Абати, как же может отец сам предложить юноше свою дочь? – спросил я старика. – Когда такое позволяет мать, это еще можно понять. Но чтобы отец. Это же не принято у нас.

-Не принято у обыкновенных людей, а на такое способны только къонахи. Ты давно меня спрашиваешь, кого можно признать къонах. Так вот, запомни. Къонах – это тот, кто способен проявить «адмалла» и не боится перейти для этого пределы установленного.

-В этой истории я увидел двоих таких Абати. Первый, это Берза, который не побоялся людской молвы и осуждения, что бросил братьев ради любимой девушки. Он же ей дал слово. Но, скажи мне, разве чеченская девушка не достойна, чтобы перед ней держали клятву? И разве долг перед девушкой не выше братских уз?

-Конечно, выше. Разве не женщина хранитель чести и достоинства народа?

-Да, Абати. И долг перед ней превыше всего.

-Как ты меня понял сейчас? -спросил меня Абати.

-Очень просто. Разве наши сестры и матери не женщины? -ответил за нас обоих Чумба, возвращаясь в наш разговор.

-Вы меня правильно поняли. Запомните оба. В те времена, когда нохчи забудут об этом, их женщины перестанут рожать новых къонахов. А народ без къонахов обречен блуждать во тьме рабства души и тела пока не растворится среди других народов.

-А кто второй къонах в этой истории? -спросил Чумба.

– Второй – это отец девушки, переступивший через наш адат. Он не побоялся людской молвы и осуждения, чтобы исправить свою ошибку, – ответил я за старика.

-Получилось, как в сказке, Абати. Царь женил сына вдовы на своей дочери и отдал ему полцарства.

-Да, конечно, Рамзан. Все, что мы, старики, говорим молодым кажутся обычные сказки, – с едва скрываемой обидой сказал Абати,- но в этой большой истории я меньше всего думаю о Берзе и даже тех, кто упокоился на чужбине.

В день, когда переселенцы покидали родину, случилась другая история, у которой было начало, но не будет никогда конца. Ранним утром перед отъездом из села, одну молодую женщину позвали домой. Она пришла второпях, думая, что братья позвали ее попрощаться.

-Выбирай, -сказали они ей. – Или мы или они.

Что могла она ответить им? Она ушла вместе с ними. Покидая село, крикнула женщинам, вышедшим их провожать.

-Я оставила дома кастрюлю на печи. А дома никого нет и не будет скоро.

Конечно, никакая кастрюля не стояла на печи. Ребенок у нее остался в колыбели. Просто при братьях она постеснялась это сказать открыто.

Вот так разлучила судьба молодую мать с ребенком. Прошло много -много лет, когда пришла весть, что эта женщина умерла. Сын, оставленный ею тогда в колыбели, был мужчиной в годах. Он был прикован к постели из – за тяжелой болезни, когда ему сказали о смерти матери. Сын, который ухаживал за ним, желая поддержать отца, спросил

-Зачем ты плачешь по той, которая бросила тебя в колыбели? Ведь она ушла, оставив тебя беспомощного в колыбели.

-Она была моей матерью, – ответил отец сыну и много дней не разговаривал с ним от обиды…

 

Ты помнишь, как зимой к нам приехал на большой машине молодой человек твоего возраста со своим племянником. Они были из Бена -Ведана.

– Если ты говоришь сейчас об Адлане и маленьком Мохмаде то помню. Они хотели купить у нас сена, но ты отдал им бесплатно.

– А ты хотел, чтобы я взял деньги?

-А почему я не должен был хотеть? Это я же еще летом затемно добирался до Акки махкаш и косил эту траву, потом собирал его в копна, а копна потом в стог. Это же я грузил осенью этот же стог на трактор, потом привез домой, выгрузил и обратно сложил в стог. А ты палец о палец не ударил, чтобы мне помочь. Даже маленького пучка не поднял с земли, но распорядился моим трудом на свое усмотрение.

– Ты очень некрасиво тогда повел себя. Сказал им, что надо было думать о зиме летом. И что тебе ответил Адлан?

-Никто не думал, что выпадет столько снега.

-А мне что он сказал?

– Тех, кто пришли в село, мы накормим, но в лесу остались те, которые страшатся людей. И что сено нужно им.

-А мне после этого стало стыдно за тебя перед гостями.

-Но ты же ему отдал целый стог бесплатно?

-Не преувеличивай. Половину стога. И отдал не Адлану. Вы с ним одного возраста. Ваше время – это время, когда больше думаешь о вечеринках и свадьбах. Он тоже мог, как и ты, прогулять лето. Я отдал сено маленькому, Мохмаду. Когда вы грузили сено, он вышел из кабины машины и присел рядом со мной.

По его лицу было видно, что он хочет сказать мне что-то важное, но стесняется.

-Ну, молодой къонах, – ничего не расскажешь старому человеку? – спросил я его.

-Ваши, -ответил он. – У нас дома живет Дурсиг!

Так он назвал маленького олененка, который поселился у них.

-Зачем ты вспомнил о них?

-Адлан доводится внуком Берзы, – ответил Абати.